Гефсиманский сад и Голгофа стоят в наших душах

Существенность временного определения и значимость временного измерения для всего существующего "под луной" не может отменить главного: каждый из нас стоит на Голгофе. Каждый - на той площади, где вершился неправедный суд, и где Пилат терялся, отчаиваясь подобрать нужные слова.

Впрочем, одно слово он все-таки сказал, слово с абсолютным попаданием в цель: "Ce Человек". Тем самым дано было единственно верное определение человека в его подлинном замысле, в его "гуманитарности". Это все равно как на вопрос: "Что ты имеешь в виду под "высокой горой"?", не пускаться в словесные описания, но просто взять за руку, подвести к подножью Эвереста и сказать: "Вот - гора".

Что же значат после этого разверстывания очевидности присутствия подлинной человечности, его 'наглядности", что, повторю, значат эти крики: "Распни"? Несомненно, только одно: сложение с себя самого бремени человечности, "десакрализация" себя, радикальное расчеловечивание. Это выявило новую перспективу, сходящуюся к "точке зверя".

Эта перспектива определила многое в несущих конструкциях исторического процесса и "социального развития". Но более существенно другое - Голгофа навсегда видоизменила наш внутренний ландшафт. Сказанные Пилатом слова стали всеобщим достоянием, это знание, с которым мы рождаемся и умираем. Почему это знание отвергается? Последняя причина - в непереносимости представления о том, что "некий человек" навсегда "обогнал тебя". "Я готов признать Высший Разум, но вот так, чтобы в ком-то сошлось все богатство человечности..."

Гефсиманский сад и Голгофа - стоят в наших душах. В конечном счете, наша глубинная целевая установка, формирующая траекторию судьбы и корректирующая логику желаний, резюмируется двумя возможными способами: "Я люблю Тебя", либо же - "Распни Его".

Источник